Выход через сувенирную лавку

Баходыр Юлдашев

Народный артист Узбекистана. Художественный руководитель и главный режиссер театра-студии «Дийдор». Режиссерпостановщик крупных культурных мероприятий и фестивалей, в том числе, «Шарк тароналари»

Б.Ю.: Не соглашусь. Во-первых, я работал в театре Хамзы с 1966 (мне тогда – 21 год). Пришел туда студентом, и первые полгода работал реквизитором. Потом осветителем. Освоил каждую профессию театрального работника. «Дослужился» до художественного руководителя.
MD: Как в армии.
Б.Ю.: Да, точно. И потом – я ведь не с улицы пришел, а из актерской семьи. Мама 40 лет подряд была руководителем театра, и я вырос в театре. Беда современной молодежи в том, что они изучают театральное дело с 17 лет и только с первого курса. А я, в отличие от них, к этому возрасту уже был натаскан. И к 28 годам мой внутренний мир окончательно сформировался. Мне было что сказать, а сам я превратился в опытного театрального деятеля.
MD: Вас называли «неформалом» и «революционером». В 70-е годы XX века люди были готовы к экспериментам? Из 2017 года кажется, что нет.
Б.Ю.: По-разному. Были те, кто это понимал и приходил на спектакли. Были и другие, которые писали жалобы, требовали у высших инстанций обратить на меня особое внимание и не были согласны с моими методами. Уже тогда я понял – быть свободным в инструментах самовыражения очень сложно.
MD: А до этого не понимали?
Б.Ю.: Понимал. Но не ожидал такого количества негатива. Меня называли «националистом» и «режиссером, который ставит спектакли, несовместимые с менталитетом». Но театр без конфликтов и рисков не может существовать. Тогда в театр пришел язык улицы, живой жизни и породил не только новый тип речи, но и артиста. Очереди в театр Хамзы в 1974 году к 28-летнему режиссеру были бесконечными.  
MD: 33 года спустя вашего ухода из театра Хамзы, вы нашли себя в маленьком театре-студии…
Б.Ю.: Послушайте, театральным зрителем, как и театральным режиссером, быть очень тяжело. Нужно иметь базу за плечами, чтобы понимать, о чем идет речь. Ведь зачем сейчас идти в театр, вы знаете?
MD: Не очень.
Б.Ю.: А я знаю, почему. Сейчас люди не говорят: «Пойдем в театр. Там такой-то режиссер поставил спектакль!» Сюда приходила и приходит разношерстная публика, и главная задача режиссера – заставить общую массу зрителей стать единым организмом – переживать за Гамлета до последней секунды его жизни. Иногда мне это удавалось. А некоторым – не удается.
MD: Тогда я спрошу у вас издалека.
Б.Ю.: Попробуйте.
MD: История знает немало примеров, когда люди, достигая серьезных успехов, умышленно уходят в «глубинку», сбрасывают груз ожиданий и занимаются своим делом в узком кругу…
Б.Ю.: В келью?
MD: Да.
Б.Ю.: Интересно это. И понятие это само по себе. Знаете, я к этому стремился всю свою сознательную жизнь.
MD: Уединиться?
Б.Ю.: Да. Например, когда к Амиру Темуру приходили его визири или военачальники, сообщая ему о каких-то серьезных текущих проблемах, Тамерлан не отвечал сразу. Он уходил в свою так называемую келью, подальше от глаз людей, проводил в ней до 15 суток и выходил с готовым решением. Что он там делал, о чем думал, как приходил к решению – этого никто не знает. Уединение нужно всем. 

Есть те, кто должен, и те, кто может. я отношу себя ко вторым.

MD: То есть, после организации праздника ко Дню Независимости…
Б.Ю.: Или «Шарк тароналари», для меня было важно прийти в этот театр и разговарить с 25 зрителями без преград, напрямую, в небольшом пространстве. И это труднее многого, что я делал в своей жизни.
MD: Не кажется ли вам, что с вашим опытом «первого среди новаторов», а потом «первого по государственным праздникам», вы могли бы сделать ваш театр-студию более массовым? И показывать спектакли в зале на 400–600 человек?
Б.Ю.: У меня никогда не было такой цели. Есть товар, условно говоря, «китайский» для массового потребления, а есть «штучный». Мы держим планку и не собираемся ее спускать.
MD: Спектакли проходят два раза в неделю. В месяц ваши работы увидят 200 зрителей. А в год – 2 400. Как можно таким охватом что-то «сдвинуть» или «раскрыть глаза»?
Б.Ю.: Можно
MD: Но на это уйдет много времени.
Б.Ю.: Много.
MD: Тогда спрошу на примере режиссера вашего нового спектакля Ёлкина Туйчиева. Он относительно давно не снимает фильмы, хотя на него возлагались большие надежды. Почему талантливые люди, как он и как вы, добиваясь чего-то важного, неожиданно для остальных, практически в зените своей славы, уходят в свои собственные «кельи»?
Б.Ю.: Потому что от судьбы не уйдешь. Поймите, что людей… Их много. Тех, которые....
MD: Кто должен?
Б.Ю.: Да, именно. А таких, как ты – один...
MD: Кто может?
Б.Ю.: Верно.
MD: И почему они не соприкасаются и не работают вместе?
Б.Ю.: Я вам так отвечу. Еще Аристотель писал, что в идеальном государстве не должно быть театров, художников, танцоров и певцов.
MD: Но сам-то он был их большим поклонником.
Б.Ю.: В этом-то и парадокс.
MD: Подождите. У вас были все возможности сделать из ваших работ продукт массового обожания.
Б.Ю.: Нужно заниматься либо творчеством, либо, так скажем, «правильным продвижением». И «продвижение» отнимает слишком много сил. И их лучше вложить в свои работы. Например, водители в Индии, которые стоят по несколько часов в пробке, не издают и звука, не ругаются с другими, не просят уступить дорогу. Они просто ждут, пока трафик наладится. Как в притче про пустую лодку, когда ты плывешь и  сталкиваешься с другим судном. В гневе собираешься высказать все, что думаешь, но видишь, что лодка пуста. И гневу некуда двигаться.
MD: Не кажется ли вам это удобным способом избегать борьбы за свое дело?
Б.Ю.: Бороться? Слово-то какое.

К 28 годам мой внутренний мир окончательно сформировался, и мне было что рассказать

Интервью 2017 года